Марафон воспоминаний

Как-то я спонтанно присоединилась к этому марафону сценарная мастерская Александра Молчанова в надежде научиться писать, будучи уверенной, что этому научить невозможно. И до сих пор продолжаю так думать. Но все же мне так хотелось услышать какой-нибудь секрет. Первое занятие 1 января в 10 утра. По-серьезному, для серьезных людей.

Спустя 3 месяца я не помню, о чем говорили на десяти занятиях, но после того марафона я — обливаюсь холодной водой каждое утро! Никто не мог меня убедить в полезности сего действия до этого, а теперь в душе каждый раз — почти каждый раз, собираясь профилонить, но именно в момент нехороших намерений — я поворачиваю кран на синюю отметку и вспоминаю Молчанова трудно переводимыми словами. С первого января я каждый день приседаю сто раз и почти каждый день пробегаю или прохожу быстрым шагом свои десять километров. А писать? Писать научиться невозможно. Этот текст я «накатала» после первого занятия. Было сказано, что если не знаешь, о чем, то пиши о своей жизни с рождения. Неожиданно столько вспомнилось! Марафон воспоминаний.

Итак. Север, Заполярье, 60-е годы прошлого столетия. Не знаю почему, но  себе обычно приписываешь все то, что тебя окружало там, где родился. Вот и я присваиваю сразу глобально северное сияние, которе не каждому дано видеть. Комсомольскую стройку — городок наш Заполярный в 1956 году был на этой волне основан — куда папа отправился строить свою жизнь, а заодно и маму прихватил. Самую глубокую в мире скважину — кольская сверхглубокая. Границу с Норвегией, обозреваемую с дороги во время движения в соседний городок Никель. Поселения лопарей с оленями. И чего уж там мелочиться — весь СССР. Это все было вокруг моего рождения.

Садик я не любила из-за запаха. Запах не помню, а нелюбовь — да. Но садик в старших группах остался в памяти сплошным рисованием. Мне кажется, я там больше ничего не делала, только рисовала. В основном кукол. Видимо, достигла определенного уровня мастерства, потому что помню, что рисовала на заказ и вокруг меня толпилась очередь одногруппников. Реальная очередь.

Еще запомнились прогулки. Во дворе садика, на участке нашей группы стояла ракета с лестницей. Мы постоянно улетали в космос. Когда нам надоедало, то ракета приспосабливалась для других целей. Магазин, например, или больницу. Это девчачьи такие затеи. Но больший восторг доставлял снег, хотя в нашем детстве он не был никакой диковинкой или редкостью. Зима с сентября по май. И совершенно зимние мальчишечьи игры — хоккей с клюшками, но без коньков. Как я попала в эту команду, не помню. Но неизменно стояла на быстро сооружаемом коме снега и комментировала ход игры. Причем, если вдруг отвлекалась на полеты в космос, а начинался матч, то быстро призывалась на землю сопровождать словами хоккейные баталии.

Незаменимой я была и в кидании подушками во время тихого часа, после чего очень часто стояла в углу. Это, однако, никак не расстраивало меня, поскольку спать днем вообще не получалось. Чем просто лежать и смотреть в потолок, так уже лучше постоять в углу и числиться в хулиганистых девочках. Не таких, как все.

Воспитательницы с их бусами и платьями тоже удостаивались внимания. Мама моя шила и все модные обсуждения происходили у нас дома. Так что я рано начала ориентироваться, кто в какой моде. Стиль был один. Регулярно поступающие в дом журналы мод с фантазиями молодого тогда Славы Зайцева помогали избежать однообразия мне. Мои нарисованные куклы «щеголяли» во всех возможных фасонах платьев.

«Наступила» школа. Я сразу почувствовала ее строгие рамки и груз какой-то ответственности. Вся как-то скукожилась и притихла. Сразу поняла, что нужно чего-то бояться. Детсадовская моя удаль мгновенно исчезла. Нет, сначала в первых классах было еще уютно. Наша классная заботилась о нас. Это я позже поняла. Учила вязать и мастерить из бумаги. Нехитрые северные занятия. Телевизор в то время не показывал мультики с утра до вечера. Полярные ночи скрашивались постоянными праздниками и днями рождения. Родители придумывали для нас — обделенных солнцем северных детей — какие-то чудесные дни рождения. А еще праздники. Как-то мы к ним серьезно готовились. Костюмы, украшения, сценарии, декорации.

Помимо школьных были еще общегородские во Дворце культуры. Дворец культуры казался вообще большой землей. Назывался «Октябрьский». Он до сих пор так называется. Полюбопытствовала в «инете». «Большая земля» — такое распространенное выражение северян. Папа часто загадывал — «вот поедем на большую землю….» Предполагалось, что там и будет все самое лучшее и что-то особенное, чего в данный момент недоступно. Так вот во Дворце культуры было множество кружков. Один из них — танцевальный. Мы с подружкой так хотели попасть в этот красочный мир с тарантеллой, украинскими хороводами (там же венки с лентами какие красивые нужно было надевать на голову!). Но нас не взяли из-за отсутствия мест и отправили в кружок чтецов. Конечно, это было рангом ниже, да и мы обе очень даже умели декламировать. Так что нас там приняли с распростертыми объятиями. А чтобы мы не расстраивались, объяснили, что не все можно станцевать. Поэтому на чтецов возлагается особая ответственность — что нельзя станцевать, нужно со всей душой прочесть. Это вам не ногами дрыгать. Стали мы ходить в кружок чтецов, потом вести концерты и читать стихи со сцены.

Помню, для концерта, посвященного 50-летию СССР для номеров про Беларусь и Грузию не нашлось танца. Про Беларусь не придумали, а грузинский, наверное, не смогли. Надо было вытягивать стихами. Мне досталась вся Беларусь и два четверостишия о ней. Не знаю, как там зрителям из Белоруссии, а мне это стихотворение запомнилось на всю жизнь. За Украину целый ансамбль танцевал, а мне за Белоруссию пришлось одной стоять (отдуваться) на сцене.

Это праздники. А в будни мы почти каждый день бегали на каток. Их в городе было много. Нам нравился тот, что за Дворцом культуры. Катались все. Никто нас, однако, не учил и мы сами, насмотревшись на фигурное катание по телеку, что-то пытались изобразить на льду. Чистить лед нужно было самим огромными скребками. Пока мы успевали расчистить себе пространство, нужно было уже либо в школу бежать во вторую смену, либо домой возвращаться. Так что больших успехов на этом поприще мы не достигли. Да и отвлекались иногда на построение норок в огромных сугробах снега. Разве можно было это пропустить! После нешуточных метелей (это когда не видно по утру рядом стоящего пятиэтажного дома) не использовать снежные наносы для приключений и построения чудесных ходов и тоннелей внутри сугробов.

В те месяцы, когда снег отсутствовал, мы с подружкой собирали камни. В самом прямом смысле. Что нас в них привлекало, трудно сказать. Но мы ходили рядом с городом по лесу (если можно так сказать). Выше карликовых берез там ничего не растет по сей день. Мы выискивали причудливые, с нашей точки зрения, камешки. Геологами мы себя не воображали, но притаскивая эти сокровища домой, родителям объяснить не могли, зачем. Видимо, время было такое — собирать камни.
Была у нас еще одна увлекательная забава — бродить (это называлось гулять) по городу и рассказывать друг дружке сочиненные истории. Истории были про нашу жизнь, когда вырастем. Вот же сейчас было бы интересно послушать.

Из всего этого мы быстро выросли и отправились на верхние этажи школы. В школе была огромная широкая лестница. Пока мы ходили в начальные классы и все наше пространство ограничивалось первым этажом, мы с завистью поглядывали, как большие дети поднимаются по этой лестнице и исчезают там на верхних этажах. Там, нам казалось, было все самое интересное. Там на самом деле оказалось все самое интересное. Особенно спортзал в подвальном помещении.

Училка по физкультуре умудрилась сыграть главную роль не только в моей школьной жизни, но еще в значительной послешкольной ее части. Теперь я недоумеваю, как такое было возможно. Я в принципе не переношу криков, а уж унижающих замечаний и подавно. В общем, были мы неумелыми коровами на брусьях и бревне. Две одноклассницы, посещавшие гимнастический кружок в том Дворце культуры, легко кувыркались и пробегали по бревну бабочками, на радость злой училке. А мы — коровы. Я коровой быть не хотела, а главное, таковой себя не чувствовала. Все таки родители прививали нам с братом некоторую любовь к спорту. Коньки, лыжи, велосипед были не просто своевременно куплены, но и освоены при непосредственном участии папы и мамы. И мама, расстроенная моим неумением ходить по бревну с гордо поднятой головой, притащила откуда-то солидную доску-брус, приспосабливала дома на столах в надежде, что в стенах родного дома я как-то найду равновесие, чтобы потом не страдать в школе и не бояться училки.

После моего пятого класса мы уехали в Беларусь. На тот момент мне казалось большой трагедией — пойти в новую школу. На первом звонке я пустила слезу, заблаговременно решив, что мне все не нравится. Однако, на самом деле, новая школа была почти раем. На физкультуре нужно было бегать вокруг школы, прыгать в длинну. И все это на свежем воздухе. Физрук и думать не думал, что кто-то у него коровы, а кто-то бабочки. Равноправие и полная демократия. И, конечно, «пятерка» без сомнений. Все казалось легким — и математика, и русский язык, и даже белорусский, который не был проблемой никакой — оценок первый год мне не ставили. Я спокойно прислушивалась и писала, как могла. После проверки мои сочинения основательно краснели от карандаша нашего учителя, я же чувствовала себя чуть ли не любимицей и победительницей, которой машут красным флагом в знак одобрения и симпатии. Гораздо больше меня занимала перемена климата. Осень аж до ноября и весна вдруг 1 апреля, когда выходишь из школы, а на улице весна настоящая и воздух так ласково касается кожи, что кажется плывешь. И новые диковинные занятия — мы ходили собирать ветки в лес. Не помню, зачем, зато происходило знакомство с одноклассниками в неформальной обстановке. Они мне тоже казались инопланетянами и я присматривалась, пытаясь разгадать, чем же они отличаются от моих северных одноклассников.

Весна за весной, и школа подошла к концу. Из экзаменов помню только, что на сочинении умудрилась написать два легко — одно себе, втрое — однокласснику. Зубрила историю, разложив конспекты по всей квартире. Еще геометрия имела для меня какой-то смысл. Физика и алгебра прошли как под наркозом. По этим предметам и красуются в моем аттестате «четверки». Но я и не собиралась связывать свою дальнейшую жизнь с этими предметами. Мало того, тщательно избегала их, выбирая дальнейшее плавание в мир знаний.

Для плавания был выбран БГУ после некоторого несерьезного мечтания о театральном. Тут надо заметить, что мечтание было не таким уж и не серьезным. Мы с моим одноклассником на протяжение 10 класса несколько раз съездили в сей вуз на собеседования и прослушивания. Тому предшествовала серьезнейшая подготовка. Свои способности декламировать я не оставила во Дворце культуры Заполярного. Привезла благополучно в Беларусь и уже со сцены местного дома культуры читала, что там полагалось к праздникам. А наша школьная комсомольская деятельность больше походила на занятия самодеятельностью. Собрания проводились для порядку, сверху предписываемого, а мы в основном были заняты подготовкой школьных вечеров. Свободу нашу никто не ограничивал. Наверное, укладывались в рамки допустимого, не зная, как за эти рамки выйти. Было весело и уютно.
В театральный нас не приняли. Не помню, на чем «забраковали» однокурсника. А мне предложили поступать на кукольное отделение, поскольку у меня оказалась, с точки зрения профессионалов, короткая верхняя губа. Для жизни нормальная, для театра — короткая. Конечно, мне это не понравилось. Как можно было отделять театр от жизни? К тому времени я уже вполне осознавала, что внешне-то я как раз лучше всего. Это в сравнении с мыслями и сомнениями.

Мысли. Что с ними делать? Идти познавать чужие. Философия казалась мне такой заманчивой и достойной изучения. Вроде, наука. Серьезность мне подходит. И в то же время — некоторая неточность и свобода. Без свободы я никак. Наверное именно свободы жаждали еще 10 человек на каждое отведенное место для будущих философов. Чтобы не всем было обидно, большинству не хватило по одному баллу. Папа недоумевал, зачем мне такая специальность — не то теолог, не то Бог знает кто. Не настаивая, аккуратно подводил к чему-нибудь земному, ближе к кастрюлям. Ну, какой из меня повар? А тем более кондитер. Или что еще можно придумать женское-приземленное? Обещанная родственниками легкость поступления в экономический вуз была отвергнута мною без раздумий, как предательство по отношению к заманчивой философии. Заманчивой, потому что двигало мною чистое любопытство. Что же там такого мыслили эти великие мужи? Тогда, наверное, меня не убедил бы даже Бродский, считавший, что философию начинать учить надо ближе к пятидесяти. Теперь согласна.

Но время было молодое, веселое и, как я теперь понимаю, беззаботное. Ничего не было. И мы могли хотеть только то, что можно было заполучить, отстояв в огромных очередях. Босоножки или новые зимние сапоги. Если честно, старых часто просто не было. Трагедии из этого никто не делал и  запомнилось совсем другое.

Провалив на втором курсе экзамен по любимой мной немецкой классической философии (кто бы мог подумать тогда, что продолжением этой любови станет переезд в Германию, и я смогу прочесть Канта в оригинале!), мне казалось, что вот все закончилось. Падал снег февральский, размывались от слез фонари вечернего города, Кант с Гегелем не могли мне ответить — что дальше.

На следующий день после экзамена преподаватель на лекции объявил, что нескольким думающим студентам, он не поставил оценок, потому что с ними есть о чем побеседовать, в отличие от тех, кому поставлены в зачетки «тройки» и даже «четверки». После полуторачасовой беседы в графе «немецкая классическая философия» появилась заслуженная «пятерка».

А дальше?

Впереди была вся жизнь. Как в сказках повествование прерывается на каком-то моменте и «жили они долго и счастливо». Как именно счастливо, неважно. Вот и это уже другая история — история моей семьи, моей дочери, история, так быстро промелькнувшая, на тысячи других похожая, что теперь нужно время ее осознать. Но пока я в ней живу.

И теперь, перешагнув за пятьдесят, кажется понимаешь больше, лучше разбираешься в философии и хочешь научиться совсем другому, новому. В точности с Сократом — я знаю, что ничего не знаю. Изредка, совсем на минутку, сожалеешь, что не было столько возможностей тогда, по молодости. Не было интернета и нужно было сидеть в библиотеке до позна и потом возвращаться домой, не было коучей или менторов, которые позволили бы избежать многих заблуждений и, наверное, помогли бы достичь большего. Возвращаешься в отсек сегодняшнего дня и терпеливо начинаешь как с белого листа, отбросив чужие формулы и чужие страхи. Улыбаешься самому себе сквозь годы, прямо в детство, где еще все впереди, где еще свободен от чужого понимания, как жить. Улыбаешься, обливаешься холодной водой, приседаешь и …… пишешь.

P.S. в качестве изображения записи использовано фото Маши Ивашинцевой «Магазин игрушек.»Детский мир».Москва.1983 фото 1960-1999 — талантливого фотографа, не осмелившегося публиковать свои работы. Они найдены на чердаке ее дома уже после смерти. Очень много схожего, но я …. решаюсь достать из шуфлядки написанное первоначально для себя.